Можно было просто позвать по имени. Сейчас, с такой то дырой в стене, его голос будет слышен намного лучше, чем раньше. Но … Ксавье вытер пот с виска ладонью и прислушался. Что страшнее: не дождаться ответа или самому сунуть голову в очевидную ловушку?

- Ирвин? Слышишь меня?

Секунда – предел ожидания ответа. Вторая кажется слишком долгим мгновением вечности. Задержав дыхание, Ксавье нырнул в проход, стараясь не думать о том, что ждет его по ту сторону стены.

Робкий голос Ру вспорол тишину и темноту помещения как консервный нож банку шпрот. Ирвин ощутил и облегчение и удивление и испуг одновременно. Голос был до боли знаком и в то же время какой-то иной, чуть чужой. Не сразу до него дошло, что голос звучит вне преграды каменной стены. В следующую секунду он ощутил движение воздуха и вскочив, резким движением выбросил руки вперёд. Вовремя, Ру ввалился в его объятия резко, явно рванувшись напролом.

- Ты? Но как? – в голосе счастье, нежность, настороженность и опять испуг. Пока они были отделены стеной, он думал, что никогда его не увидит, никогда они не сядут рядом и не будут смотреть матч, потягивая пиво и обмениваясь репликами, орать, топать ногами и обниматься, если любимая команда забьёт гол… Ирвин с шумом сглотнул. Он привык думать, что всё это недостижимо, но приобрести и потерять… а он знал, что этим всё кончится… это было бы невыносимо, невозможно и очень больно. После всего, что с ним уже случилось…

- Ирвин ... – скорее хрип на выдохе, чем шепот. Сердце, колотящееся где-то под горлом, и сжавшийся в ком желудок.

Ксавье закрыл глаза, одновременно вцепаясь пальцами в одежду сокамерника. Словно он боялся, что сейчас дадут свет, и тот растает перед ним вместе с голосом и запахом, как мираж, рожденный ударной дозой ЛСД.

- Ирвин, это ловушка. Они специально … Они наблюдают… Ирвин… Это ловушка. Я чувствую. Я знаю, это конец. Они бы никогда нас не свели. Не разрешили … Ирвин ... Ирвин? Мне страшно, Ирвин … - быстрый сбивающийся шепот, подстегиваемый истеричными нотками и заглушаемый всхлипами. Выпалив те из своих страхов, что смог хотя бы частично облечь в слова, Ксавье продолжал бормотать имя мужчины, бессознательно прижимаясь к нему и панически боясь открывать глаза.

Эта проклятая темнота! Он так мечтал, что когда-нибудь увидит Ру, ставшего за эти месяцы настолько дорогим ему человеком, единственным, перед которым он вывернул свою душу наизнанку и который понял его и не осудил. Сколько дней и ночей он по голосу представлял его себе, выстраивал образ, а сейчас Ру здесь, но он не может его видеть. Он может только обнимать это прижавшееся к нему и вздрагивающее тело, слушать этот знакомый и родной до боли голос. Но не видеть, а этого ему хотелось безумно. Иррационально и очень опасно.

Осторожно от взял голову Ру в руки и отстранил от себя. Очень осторожно, лёгкими касаниями он стал ощупывать лицо, стараясь выстроить в воображении как это могло бы выглядеть. Высокий лоб и падающие на него мягкие шелковистые вихры, тонкий прямой нос, чётко очерченные скулы и мягкие тёплые губы, слегка приоткрытые. Горячее дыхание Ру шевельнуло волоски на его руке, тёплой волной прокатилось по коже и отозвалось в нервных окончаниях позвоночника.

Тишина в камере, нарушаемая только их дыханием, нагнетала тревогу. Что ещё придумают тюремщики, чтобы их унизить? Он уже давно перешагнул тот порог стыдливости, который существует у людей вне стен тюрьмы. Жить, зная, что за тобой наблюдают денно и нощно, записывают каждый чих, малейшее изменение физиологического состояния, не говоря уже о словах, стало привычным делом. Наверняка пишется не только звук, но и изображение, но он не может перестать жить только потому, что за ним наблюдают. И тем более, не может позволить им отказать Ру в помощи, если он в ней нуждается. И пусть потом их разлучат, но пока они вместе, Ру не должен страдать.

Ру всхлипнул и Ирвин накрыл его губы своими, едва касаясь, и очень очень тихо, надеясь, что это не расслышат, прошелестел:

- Ничего не бойся, я с тобой!

Ирвина бросило сначала в жар, а затем его начала бить крупная дрожь, руки ослабели и упали вдоль тела. Ру сполз по нему на колени, и Ирвин каждым сантиметром кожи, по которым пришлось скольжение рук, ощутил жар. Кожа буквально вспыхнула, а когда Ру замер, уткнувшись ему в пах, Ирвин к своему ужасу понял, что вся кровь устремилась в одно место и он ничего не может с этим поделать.

Внутри всё сжалось в комок, в ушах звенело от ватной тишины, казалось, он разом оглох и онемел, только хриплых выдох вырвался из груди. Все свои силы он устремил на то, чтобы не схватить голову Ру и не прижать сильнее к себе, к члену, который отвердел и рвался на свободу.

Он всё-таки пропустил тот момент, когда его руки легли на голову Ру и долгие пару секунд он боролся с собой между желанием прижать сильнее и оттолкнуть, как велело ему воспитание и все установки его мировоззрения. Желание, захлестнувшее его, было таким острым и сильным, что у него потемнело в глазах, которые, привыкнув к отсутствию освещения, уже было начали что-то различать. Все его ощущения сейчас сконцентрировались в строптивом органе, вопреки его воле стремящемуся любым способом получить разрядку. Одеревеневшими руками он медленно отстранил от себя Ру, сопроводив это тихим стоном.

- Не надо … Ирвин … я … не надо …, - он не понял причину стона мужчины, но его попытка отстраниться спровоцировала вторую волну страха.

Он перехватил руки сокамерника и прижался к ним лицом. Коснулся губами ладони, пальцев, запястья. Наверное так же тычутся в спасшие их руки новорожденные щенки после первого в своей жизни купания. Ксавье ухватил пальцами за одежду Ирвина и потянул на себя, не то в безуспешной попытки встать, не то притягивая его к себе так, чтобы вновь можно было обнять и прижаться. Губы лихорадочно шептали имя мужчины, в то время как в горле словно застрял ком, не позволявший выкрикнуть просьбу не отстранятся больше. Не бросать его, даже если между ними расстояние меньше вытянутой руки.

Лёгкие, быстрые касания губ Ру к его рукам опять всколыхнули что-то внутри Ирвина, но он уже весь был охвачен тревогой, и в той нежности с которой он погладил Ру по голове, а затем прижал к себе было больше от того чувства с которым он успокаивал свою плачущую дочь, чем того тёмного и жаркого, что захлестнуло его несколькими минутами назад.

- Всё будет хорошо! – тупо повторил он снова, как будто растерял все человеческие слова, что полагалось говорить в этих случаях. И, словно боясь, что преграда может появиться вновь, он стал поднимать Ру с колен, желая отойти от стены подальше.

- Это конец, да? – вопрос из серии риторических, тех самых на которые никогда не захочешь услышать ответ.

Ксавье поднялся, повинуясь рукам Ирвина, сделал вслед за ним несколько шагов прочь от пролома в стене, и споткнулся обо что-то в темноте, едва не рухнув. Держась одной рукой за плечо мужчины, он опустил вторую, дотронувшись до набухающего синяка пониже колена, и рядом нащупал край железной койки, такой же как у него. Минимум мебели, ни один из предметов которой нельзя передвинуть. Неуверенно Ксавье отпустил плечо Ирвина, и медленно опустился на койку. Подобрал ноги к груди и обхватил колени руками.